Морфи, Нью-Йорк 1859 год

«Олимпик» развернулся, дрогнул и стал. Что такое? На пристани играл оркестр. Тысячная толпа встречала Пола Морфи, победителя Европы; ею предводительствовали Фиске и Лихтенгейн. Пестрым дождем полетели на палубу букеты. Незнакомые джентльмены жали Полу руки, выносили вещи, усаживали его в кэб и, как мальчишки, бежали за экипажем. Пятикомнатные апартаменты ожидали Пола в «Бронкс-отеле», том самом «Бронкс-отеле», где загорелась звезда его славы полтора года назад. Чуть не плачущий от возбуждения и восторга Фиске объявил Полу, что сегодня же вечером в отеле «Метрополитэн» состоится банкет в его честь, но что главное, официальное торжество (как выразился Фиске, «встречу Пола Морфи с Америкой») решено проводить через две недели, 25 мая, в Белом зале нью-йоркского университета. Пол слушал его и не понимал, ему казалось, что все эти люди издеваются над ним, разыгрывают какой-то смешной спектакль. Хотя… Он припомнил вечер в Париже. Раз шахматы способны вызвать такой энтузиазм толпы, с этим приходится считаться. И он перестал противиться.

В отеле благообразный старичок в цилиндре спросил Пола, уходя: нет ли у мистера Морфи каких-либо пожеланий?

– С кем имею честь? – спросил Пол. Он принял старичка за кого-то из отельной прислуги, но старичок приосанился.

– Моя фамилия Джонс, мистер Морфи, Хайрам Иезекииль Джонс. Я стою шестнадцать миллионов долларов и являюсь заместителем председателя комитета!

– Какого комитета, мистер Джонс?

– Комитета по встрече и чествованию национального героя! – отчеканил старичок.

– А разве есть такой комитет?

– Конечно есть, мистер Морфи! Он был создан еще осенью, после первых ваших побед в Европе. С декабря комитет собирал средства для встречи и под… – старичок поперхнулся… – одним словом, для встречи. А 25 мая мы завершим свое дело и объявим комитет распущенным...

Наконец пришло 25 мая, которого Пол ждал как манны небесной. Ему не терпелось поскорее уехать домой, он считал дни до своего отъезда, на улицах ему мерещился окликавший его нежный голосок Эллен. Беломраморный зал университета был набит битком, когда на эстраду вышел маленький победитель. Его встретили такой жаркой, несмолкающей овацией, что ей, казалось, никогда не будет конца. Джон ван Бюрен, сын президента Соединенных Штатов, вручил Полу «подарок нации». Когда был отдернут занавес, зал ахнул. На низком столике стояла шахматная доска розового дерева, инкрустированная серебром. Белые фигуры были из серебра, а черные – из литого червонного золота. Те и другие стояли на сердоликовых пьедесталах. Надпись на овальной золотой пластинке гласила: «Полу Морфи в знак признания его гения и в свидетельство глубокого уважения от друзей в Нью-Йорке и Бруклине. 1859 год». На второй золотой дощечке были выгравированы имена четырнадцати величайших шахматистов всех эпох, причем последним шло имя Пола Чарлза Морфи.

Джон ван Бюрен сказал длинную речь, в которой снова упоминалось о том, что Полу «суждено было стать первым американцем, добившимся безусловной победы над европейцами…» В речи говорилось также, что Пол стяжал себе всемирную славу не только своей шахматной силой, но и отменными качествами американского джентльмена: смелостью, скромностью и щедростью…

– Недаром, мистер Морфи, один из ваших противников, мсье Сент-Аман, назвал вас в печати шахматным Баярдом! Леди и джентльмены! Прошу Вас присоединиться ко мне в воздаянии почестей Полу Морфи, всемирному шахматному чемпиону!

Этим закончил свою речь Джон ван Бюрен, и долгое время мраморный зал так грохотал, что нельзя было расслышать ни единого слова. После Джона ван Бюрена выступил мистер В. Дж. А. Фуллер, от имени комитета презентовавший Полу большие золотые часы знаменитой марки «Уолтхэм». Это были часы, сделанные по специальному заказу. Корпус их был усыпан мелкими алмазами, а на заводной головке красовался крупный голубой бриллиант. Цифры на циферблате отмечались шахматными фигурками тончайшей художественной работы. На первой крышке был выполнен выпуклый американский герб, а на второй – инициалы: П. М. На внутренней стороне крышки было выгравировано: «Полу Морфи от нью-йоркского организационного комитета как дань его гению и заслугам. Нью-Йорк, май 1859 года».

Когда все речи были сказаны, пришел черед Пола держать ответное слово. Он не готовился к нему, размах чествования был для него совершенно неожиданным. Смысл торжества был ему ясен, Фуллер тоже не обошелся без фразы о том, что «вы, сэр, были первым человеком, обеспечившим бесспорный триумф американского интеллекта»… Все было понятно, можно было угодить организаторам и толпе восторженных зрителей, подыграв на этой струне. Но именно этого Пол и не хотел. Он сказал довольно длинную речь о шахматах, которую вовсе не собирался говорить. Он назвал шахматы искусством и подчеркнул их способность поднимать и облагораживать общество. Он сказал, что если шахматам удастся одержать полную победу над картами, то общественная мораль от этого выиграет неизмеримо, ибо карты являются ее бичом и позором. Но здесь он почувствовал, что собственное красноречие заносит его куда-то в сторону, и почел за благо придержать его. Он закончил свое слово горячей благодарностью всем сотням и тысячам новых, дотоле незнакомых ему друзей.

– Пусть они знают, – сказал он, – что я обладаю не только шахматной памятью, но и памятью сердца. Я с гордостью отвезу эти чудесные подарки на мою южную родину и буду хранить как бесценное воспоминание о нью-йоркских друзьях!

Казалось, овация не закончится никогда. Снова, как в Париже, Пол спасся бегством через черный ход...

Знакомство Пола с владельцем издательства «Леджер» произошло еще в Нью-Йорке, когда поклонники Пола пышно праздновали день его двадцатидвухлетия. Издателю «Леджера» во что бы то ни стало из рекламных соображений нужно было поместить на обложке своего ежемесячника имя Пола Морфи, гремевшее повсюду. Издатель тут же выдал Полу аванс за целый год и дал ему полнейшую свободу в отборе и подготовке материала. Пол взялся за дело вполне добросовестно, но у него не было ни журнального опыта, ни педагогического таланта. Первые отделы, подготовленные Полом, прошли в печати 6 августа 1859 года. Они удивили читателей своим практицизмом. Известная партия Лабурдоннэ – Мак-Доннель была прокомментирована Полом с точки зрения практического игрока высочайшего класса, без всяких обобщений и аналогий. Уровень примечаний был взят совершенно неправильно: разве лишь мастера могли бы самостоятельно разобраться в ворохе сложнейших вариантов и аналитических тонкостей. Рядовому шахматисту отделы Пола не давали ровно ничего, они и не имели у него никакого успеха. К чести издателя «Леджера», надо сказать, что он никогда не требовал с Пола обратно выданный ему аванс...

Первый этаж старого дома на Роял-стрит был радикально перестроен. Большая светлая комната выходила дверью и окнами на улицу. За ней была вторая, поменьше. Винтовая лестница, прорубленная в толще стен, связывала новые две комнаты с верхним, жилым, этажом. На улице, возле двери, была прикреплена красивая медная пластинка с выгравированной надписью: «ПОЛ ЧАРЛЗ МОРФИ Атторни ат-лоу». Последние слова обозначали, что носитель этого титула является ученым юристом, допущенным в суд и правомочным совершать все юридические процедуры, предусмотренные законом. В комнате висело в рамке свидетельство с красными печатями. Оно давало мистеру Полу Чарлзу Морфи право выступать в суде, учинять и предъявлять иски, составлять юридические бумаги, оформлять купчие и арендные грамоты. Атторни ат-лоу совмещал в одном лице функции стряпчего и защитника и именовался также присяжным адвокатом. Ежедневно в десять часов утра присяжный адвокат, в строгом лондонском фраке и безупречном белье, спускался по винтовой лестнице, проходил в переднюю комнату и усаживался за письменный стол, стараясь не испачкать накрахмаленный манжет. Атторни ат-лоу регулярно просиживал за письменным столом с десяти до четырех, глядя на унылые тома судебной премудрости, грозившие из книжных шкафов. В первые дни клиентов не было – и это было совершенно понятно: молодая юридическая фирма должна была сначала завоевать доверие и симпатию населения, нуждавшегося в юридической помощи. Но доверие приходило лишь со временем. А клиентов не было и во второй день, и в третий, и всю первую неделю. Стиснув зубы, атторни ат-лоу отсиживал часы за письменным столом, даже не разрешая себе взять книгу из шкафа. Читающий адвокат – это могло не понравиться клиентам. Настоящий адвокат – это такой адвокат, каждое слово и каждое движение которого стоят денег. Он всецело предан своим клиентам, но каждая его минута – на вес золота. Так Пол просидел за письменным столом несколько недель. Он начал беспокоиться: люди женятся и разводятся, судятся, рождаются и умирают – кто же ведет процессы, получает исполнительные листы, пишет дарственные и завещания? Третья неделя была ничем не лучше второй. Раз только перед концом дня кто-то сильно рванул с улицы ручку входной двери. У Пола екнуло сердце, он облизал пересохшие губы. Вошел Арчибальд Грин в сопровождении какого-то долговязого и угрюмого парня в дождевом плаще.

– Чем могу служить, джентльмены? – с достоинством спросил Пол. Он брезгливо смотрел на перстни маклера и фунтовые золотые запонки в рукавах рубашки. Грин посмотрел на Пола и прыснул. Тут только заметил Пол, что джентльмены успели недурно выпить за завтраком. Он повторил свой вопрос. Грин толкнул спутника под ребра, они закатились хохотом и вывалились на крыльцо. Пол закрыл за ними дверь. Четвертая неделя ничем не отличалась от трех первых. Пол дал объявления во всех новоорлеанских газетах, но ни один клиент не пожелал прибегнуть к его услугам. Уныло ползли одинаковые дни, Пол похудел и плохо спал. Он искренне не понимал, в чем тут дело. Он начал ругать себя за необдуманный отъезд в Европу. О нем здесь забыли. Это было ясно...