После шахматного конгресса

Дорогой Шарль!

Оба твоих милых письма дошли до меня. Я счастлив, что могу сообщить тебе о том, что твое поручение, в основном, выполнено. За исключением «Тысячи партий» Дж. Уокера, я достал для тебя все шахматные книги, которые ты хотел иметь. Ты должен оценить финальный результат моего матча с Паульсеном – счет 5:1 при двух ничьих. Можно бы написать тебе очень много, но лучше мы поговорим обо всем, когда я вернусь в Новый Орлеан. Есть новости, которые тебя удивят; если ничто меня не задержит, я покину Нью-Йорк на будущей неделе. Однако меня вполне могут задержать. Я предложил любому игроку Нью-Йорка матч на пешку и ход вперед. Если этот вызов будет принят, я надеюсь, что шахматисты Нового Орлеана поддержат меня и не побоятся на меня поставить. Кроме того, я собираюсь сыграть несколько партий против нью-йоркцев, играющих по консультации (т. е. совещаясь между собой). Пожалуйста, не подумай сгоряча, что между мной и нью-йоркскими шахматистами пробежала черная кошка. Мой вызов направлен исключительно против мистера X, обладающего непомерным шахматным тщеславием. Он проиграл мне на равных восемь партий подряд, но отказался принять фору в пешку и ход, которую я вполне успешно давал Маррашу и другим сильным шахматистам. Пусть скажут другие, имел ли я право предложить ему такую фору. Однако высокомерие и самомнение мистера X оказались столь велики, что больше мы никогда с ним не играли.

Искренне твой Пол Морфи

ПОСТСКРИПТУМ.
Не забудь поговорить с Руссо, дедом ле Карпантье и всеми новоорлеанскими шахматистами, которые захотят на меня поставить.

Однако Пол пробыл в Нью-Йорке дольше, чем рассчитывал. Вызов всех желающих получить пешку и ход вперед отнюдь не привлек несметных толп: нью-йоркцы успели понять, с кем они имеют дело. Весьма благоразумны оказались они и при определении суммы ставок. Лишь три игрока приняли дерзкий вызов – Шультен, старый Стэнли и неугомонный судья Мик. Они были разбиты один за другим без всякого сопротивления...

Долговязый и бледный Эдж долго сидел возле завтракавшего Пола, пощипывая белобрысые усики. Затем он заговорил напыщенно и витиевато, в южном стиле.

– Мистер Морфи, сэр! Я англичанин по крови, по воспитанию и чувствам. Тем не менее, я ваш самый искренний и горячий поклонник. Через неделю я уезжаю в Англию навсегда. Вы разрешите мне быть там вашим герольдом?

– Чем? – удивился Пол.

– Вашим герольдом, сэр. Американская шахматная ассоциация собирается на днях опубликовать от вашего имени вызов всем шахматистам мира.

Этого Пол не знал, никто не предупреждал его. Он задумался и отвечал Эджу рассеянно, не слыша собственных слов. Наконец после бесконечных рукопожатий Эдж ушел, а Пол потребовал еще пива и начал размышлять. Оказывается, на Севере все обстояло совсем иначе. У себя в Луизиане Пол никогда не думал, что шахматная победа – его или кого-то другого – может вызвать такой резонанс – восторг и газетную шумиху. В Новом Орлеане в шахматы играло несколько десятков человек, все они принадлежали к верхушке общества. Кого интересуют шахматы, кроме шахматистов? Никого! А разве здесь, в Нью-Йорке, шахматистов так уже много? Их больше, чем в Луизиане, их сотни. Но не эти же сотни создают газетный ажиотаж. Значит, здесь о шахматах кричат не только шахматисты, но и те, кто ничего в них не понимает. Зачем они делают это? Мысли Пола шли правильно, но понять положение полностью он, разумеется, не мог, ибо не видел всей картины в целом.

Пол появился на нью-йоркском горизонте удивительно своевременно. Богатый промышленный Север собирался идти в наступление. Начинался первый этап борьбы за роль мировой державы, за новые рынки, за проникновение на иные континенты. Полу суждено было стать добрым предзнаменованием, знаменем надежды. Мало кого из американцев интересовали шахматы сами по себе. Но после Даниэля Уэбстера ни один американец не добивался европейской известности, а этот луизианский парнишка сможет, пожалуй, отлупить всех европейских чемпионов! Во всяком случае, на него не жаль поставить пару долларов. Так рассуждали многие, и в этом был секрет внезапной популярности Пола.

Тем не менее, вызов от имени американской ассоциации всем игрокам мира так и не был брошен. В самой ассоциации нашлись благоразумные граждане, которые явились к полковнику Миду и заявили хором: – Да, он бьет нас, ибо лучше знает теорию. Но во встрече с европейскими маэстро он не имеет никаких шансов на успех, а мы можем оказаться в смешном положении. Полковник Мид струсил и снял свое предложение.

Узнав об этом, Пол в тот же день выехал обратно в Новый Орлеан. Его встретили там горячо и радостно. Блестя глазами, визжала от восторга Эллен, толпы незнакомых людей кричали: «Ура молодому Морфи!» – увидев Пола на улице.

За время отсутствия Пола в Новом Орлеане был организован шахматный клуб, и Пол был тут же избран его почетным председателем. В его честь устраивались банкеты и обеды, ораторы захлебывались и били посуду.

Весь кружок новоорлеанских шахматистов с восторгом говорил о том, что Пол Морфи ни капельки не изменился. Он по-прежнему охотно играл со своими старинными партнерами, давал вперед пешки и фигуры, разговаривал и смеялся, пожалуй, даже чаще, чем раньше.

Однажды Шарль де Мориан в отсутствие Пола подал шахматистам блестящую идею. Ее горячо обсуждали и, наконец, приняли почти единогласно. Какой смысл вызывать всех шахматистов мира, даже не называя их по именам? Разве не лучше вызвать одного, но непременно сильнейшего? Кто сейчас бесспорно самый знаменитый шахматист мира? Разумеется, лондонец Говард Стаунтон, шекспиролог и литератор, победивший всех крупнейших шахматистов Европы!

Так в шахматном клубе Нового Орлеана зародилась мысль об организации матча между Полом Морфи и Говардом Стаунтоном. Сам Пол вполне одобрил эту мысль, но заявил, что заниматься ее осуществлением он не будет. Этого и не требовалось. Группа состоятельных джентльменов выразила согласие поставить на Пола Морфи любую сумму «от ста до тысячи фунтов», то есть от пятисот до пяти тысяч долларов. Такая сумма должна была, казалось, заинтересовать мистера Стаунтона. Заручившись материальной базой, инициативная группа выработала условия и регламент предполагавшегося матча и отослала их в Лондон  – непосредственно Говарду Стаунтону. Условия эти были весьма либеральны и великодушны, так оценил их и сам Стаунтон. К сожалению, однако, они содержали один совершенно неприемлемый пункт…

После того как конверт был отправлен в Лондон, наступило напряженное ожидание. Оно затянулось, мистер Стаунтон не торопился отвечать. Наконец ответ появился, но не в форме ответного письма, а в виде статьи в газете «Иллюстрэйтед Лондон ньюс». В этой популярной газете Говард Стаунтон руководил шахматным отделом, выходившим каждую субботу. В его статье американские нахалы получили достойную отповедь. Им популярно объяснили, что мистер Стаунтон – это мистер Стаунтон, то есть персона. Он человек в летах, не вертопрах и не мальчишка. У него масса обязанностей, общественных и семейных как у отца семейства, мужа и гражданина. Его исследования о Шекспире с нетерпением ожидаются тысячами читателей, а издатели отнюдь не расположены долго томить публику ожиданием. (Мистер Стаунтон был горячим сторонником теории, гласящей, что не Шекспир главное, а примечания к нему.) В заключение говорилось, что, хотя успехи юного луизианца совершенно несравнимы с успехами мистера Стаунтона, мистер Стаунтон, по всегдашней своей доброте и снисходительности, охотно скрестит оружие с молодым мистером Морфи, если тот соберется приехать на Европейский континент. Здоровье мистера Стаунтона, хрупкое и драгоценное, не допускало и мысли о трансатлантическом путешествии. Только в Европе мистер Пол Морфи мог быть посвящен в рыцари шахматного ордена, а его гроссмейстер, мистер Стаунтон, мог бы надеть ему рыцарские шпоры. Очень жаль, что у почтенных американских джентльменов не хватило ума, чтобы понять это без разъяснений.

Новоорлеанцы поморщились, прочитав эту статью.

Пол весело смеялся.

– Он прав, джентльмены! Он пожилой человек и шахматист установившейся репутации. Конечно, не он должен ехать ко мне, а я к нему. Жаль только, что это сейчас невозможно…